Портал Свободы – переживать живописью. «...Первые живописные работы Н. Григорьевой, выполненные в конце 1990-х («Сон», «Фигура»), носили символистский характер. Это были вполне профессиональные вещи, однако их самостоятельность снижалась как раз за счёт экспликации историко-культурных аллюзий, в общем-то вполне естественных и даже органичных для той культурной среды, в которой сформировался молодой художник. Собственной интонации Н. Григорьева добивается как раз в произведениях натурного плана. Думаю, главную роль в обретении самостоятельности видения сыграло натурное рисование. Рисунки Н. Григорьевой, во всяком случае, второй половины 1990-х, бесхитростны: пейзажные зарисовки, часто – путевые («Египет», «Равенна», «Милан») и натюрморты. При всей своей скромности, эти рисунки (чаще всего выполненные масляной пастелью) представляются мне очень важными: в них есть и структурность, построенность, и особая тактильность. Ощупывающий, как бы пробующий характер рисования, в какой-то степени напоминающий поздние рисунки Д. Митрохина, постепенно формировал характер видения. И он, этот характер, в полной мере проявился в сегодняшнем пейзажном и натюрмортном творчестве художника. Если говорить о формообразовании, о пластической организации произведений, то это творчество развивается между двумя полюсами. В одних произведениях («Зимний садик», «Окно на даче») отчётливо выражено графическое начало, другие («Букеты», «Наступление осени») явно тяготеют к живописности. Мне ближе вещи откровенно живописного толка с их приближением к состоянию натуры, к ее атмосфере, «температуре», самочувствованию («Весеннее небо», «Мороз»). Я бы назвал их установку деликатной, если не смиренной. В полной мере она предстаёт в «Октябре», «Вечере» с их тщательной отработкой передних планов – всех этих злаков, цветов, трав, и переходом к атмосферным, написанным на одном дыхании, – задним. Ощущение эмоционального единства «включается» благодаря тому качеству пейзажного видения, которое выдающийся русский художественный критик Абрам Эфрос называл когда-то «пейзажным регулятором»: влажная, какая-то насквозь «атмосферная» световоздушная среда обнимает видимый мир, придавая ему одухотворенность и цельность.
К этой пейзажной линии, которую можно было бы, исходя из присущей ей тонкости и нюансировки натуроощущения, назвать «проникновенной», принадлежат и некоторые натюрморты («Цветы», «Душистый горошек», «Март»)...
Николя де Сталь признавался когда-то, что он «вынужден думать живописью». Н. Григорьева, как мне представляется, учится «переживать живописью». Переживать как визуальные, так и историко-культурные впечатления, разумеется, не иллюстрируя последние, а пряча их («…как прячется в тумане местность…») в опыте натуроощущения. И, кажется, живописное «тесто» её произведений сохраняет физический след этих переживаний: прерывистость дыхания, перепады настроений, сердцебиение, восторги, подсознательные тревоги и их преодоление», – Александр Боровский, кандидат искусствоведения, заведующий отделом новейших течений Государственного Русского Музея.
Стихия Живописности. «Наталия Григорьева осознанно работает над восприятием зрителя, включает механизмы активации эмоционального и тактильного опыта общения с природой. Подобная установка требует смелости. Сегодня работать в пространстве восприятий и ощущений означает плыть против течения, против mainstream’a, сформированного не только устремлениями собственно художников, но и профессиональных репрезентаторов – критиков и кураторов. Выгребать против такого течения – нужны и силы, и уверенность в себе, и парадоксальный нонконформизм. Уверен, эта установка Н. Григорьевой в достаточной степени отрефлексирована. Она – вполне современный художник. Не только в плане образования – окончив Академию Печати (Московский Полиграфический институт), в котором традиционно – со времён А. Гончарова – ценится стихия живописности, она училась в Париже (Institut Parisien de Langue et de Civilisation Françaises) и в Милане (Nuova Accademia di Belle Arti). Её полиграфические работы (от учебников и – конечно же, разного рода книг и альбомов «по ботанике» – до библиофильских изданий по искусству и архитектуре) выказывают остроту дизайнерских подходов и высокий профессионализм реализации. Словом, ничего похожего на наивизм или невосприимчивость к реалиям современного визуального мышления. Так что установка художника, повторю, принципиальна...», – Александр Боровский, кандидат искусствоведения, заведующий отделом новейших течений Государственного Русского Музея.
Шум Поверхности. «...Вообще в натюрмортах Н. Григорьевой присутствует задача, которую она ставит перед собой постоянно. Это передача своего рода темпа «вживания в натуру». В 1930-е гг. в России в ходу было такое определение живописной фактуры – «шум поверхности». В живописи художника есть качество, адекватное этому «шуму» с его приливами и отливами. Правда, Н. Григорьева оперирует не столько фактурой, сколько самим движением живописных масс. В «Наступлении осени» и в «Душистом горошке» это сплавленная масса ускользающего, миражного плана. В работе «Рассыпавшиеся мандарины» с её более предметной живописью тема темпоральности, напротив, задана неким предметно-оптическим пересчётом всех этих елочных игрушек и фруктов: художник уже не «гонится» за состоянием натурного мотива, спеша «схватить» главное, а, наоборот, стремится задержать, продлить мгновение. Вообще этот момент «вживания», почти тактильного соприкосновения с натурой в натюрмортах Н. Григорьевой выраженней, нежели в других жанрах. Пьер Дэкс, цитируя Энгра, говорившего о том, что лучший способ познать женщину – написать её, пишет применительно к живописи, о «воле к завоеванию». Стремится ли Н. Григорьева «завоевать» натуру? Нет, думаю, здесь более тонкая мотивация. В лучших своих вещах художник балансирует на грани обобщения и предметности, стремясь воплотить сложное состояние телесности-эфемерности. Предметная, ботаническая составляющая натюрмортов не выявлена с подавляющей наглядностью: «анатомия» цветка слишком обобщена, переплавлена в потоке эмоций. Однако и обобщенно-условными эти произведения не назовёшь: слишком полнокровной, сочной, «земной» предстаёт их пластика. Таким образом, здесь переплетаются и миметический, отображающий ряд с его осязательно-тактильными качествами, и метафорический план. Что стоит за этим?
Думаю, Н. Григорьева нашла очень интересный, редкий содержательный ракурс. Я бы назвал его дачным. Речь идёт, разумеется, не о бытовом, житейском значении слова. И не о историко-социальных коннотациях – горьковские «Дачники» здесь ни при чём. Я имею в виду тип культурного видения, у истоков которого, как мне представляется, стоит поздняя, переделкинская лирика Б.Пастернака и поздняя же, комаровская, – А.Ахматовой.
Тип видения, в котором контекст природности намертво сплавлен с контекстом бытийным. Причём – конкретизированным и драматизированным определённым временем, и определённой культурной средой…», – Александр Боровский, кандидат искусствоведения, заведующий отделом новейших течений Государственного Русского Музея.
